В фильме «Флэш.ка» Женя играет
компьютерного гения
Сам с трудом справляется даже с мобильником
Известность Евгению Стычкину принесли роль Чарли Чаплина в спектакле Театра Луны «Чарли Ча» и фильм «От 180 и выше», где его супермаленький рост – просто русский Дени Де Вито – в сочетании с юмором и темпераментом оказался как никогда кстати. В новой картине Георгия Шенгелия «Флэш.ка», которая только что вышла в широкий прокат, и в многосерийном телефильме «Бесы» мы увидим совсем другого Стычкина.
– «Бесы» – фильм сложный, ответственный. Долго снимали?
– Недолго, но для меня это был дико мучительный процесс. Во-первых, потому, что с ТАКОЙ литературой ни в кино, ни в театре я еще не сталкивался, никогда не играл роль подобного масштаба и такой степени отвратительности, что также немаловажно. Верховенский – абсолютный дьявол. Мне было очень непросто карабкаться по направлению к образу. И даже потом, когда я более-менее понял, какой он у меня, каждый раз возвращаться к нему было тяжело. И отходить от него тоже. Нечто похожее было у меня разве что на съемках сериала «Бункер», где я также играл злодея. После очень жестоких сцен на душе было муторно. Ведь отрицательные эмоции – злобу, безжалостность – ты достаешь из себя.
– Что вы из себя вытаскивали, играя Верховенского? В вашем облике ничего «дьявольского» нет.
– Чтобы зритель прочел в тебе какую-то черноту, эту черноту надо из чего-то соткать. И то, что ты в себе вызываешь подобного рода эмоции, даром тебе не проходит. Это или остается в тебе, или требует времени, чтобы быть смытым.
– Каким же образом вы вызываете в себе эту черноту? Что, надо вспомнить, с чем сам когда-то столкнулся, пережил?
– Ни в коем случае! Это можно делать только интуитивно, на уровне внутренней энергии, эмоций, и ни в коем случае не связывая с собственной жизнью – это путь к саморазрушению. Точно так же нельзя вызывать слезы, вспоминая о пережитом горе, смерти близких…
– Когда я брал интервью у Александра Стриженова, он назвал вас своим любимым актером…
– Мне это очень приятно слышать. Со своей стороны, могу сказать: то удовольствие, которое я получаю у него на съемочной площадке, почти интимного свойства.
– В предыдущем фильме Стриженова «От 180 и выше» у вас была главная роль, а в «Любовь-морковь» – не главная. Вы не в обиде?
– Наоборот, я очень благодарен Саше. То, что я делаю в новом фильме, я никогда раньше ни в кино, ни на сцене не делал. Я там не комплексующий, невероятно уверенный в себе, жесткий, брутальный. Мой герой – профессиональный вор и убийца.
– А кого вы играете в «Флэш.ке»?
– «Флэш.ка» мне дорога тем, что Георгий Ливанович Шенгелия позволил мне попробовать то, что актерам всегда любо, – сыграть несколько сильных переломов внутри одной роли. Мой персонаж все время удивляет зрителя неким несоответствием того, что о нем думаешь и чем он является.
– Опять вор? Бандит?
– Он делает то, о чем я не имею ни малейшего представления. Он работает в банке – менеджер высшего звена, очень серьезный компьютерщик. И во всех отношениях ультрасовременный человек. Лично я ни тем ни другим не являюсь. Я несовременный и ничего не понимаю ни в банковском деле, ни в компьютерах. Мне не знакомы ни стиль жизни, ни психология этих людей. Я даже с мобильником с трудом справляюсь. Поэтому мне было непросто, но очень помог режиссер.
– В «От 180 и выше» ваш герой самоутверждался тем, что кадрил девушек высокого роста. А вы как самоутверждались?
Евгениий Стычкин (слева) в фильме «Флэш.ка»
– Я… вышивал. Я вышивал «крестиком» и добился в этом невероятных высот. Когда в школе нас распределяли на уроках труда по группам, я принципиально записался в группу девочек. Из желания быть поближе к женскому полу. А затем природная страсть к самосовершенствованию привела меня к высотам в искусстве вышивания.
– Это было…
– В 6–7 классе, с восьмого класса все начали серьезно учиться, готовиться в институт, и нам было уже не до вышивания.
– Вы росли в уникальной семье. Мама – знаменитая балерина Ксения Рябинкина, с детства мы все помним ее Царевну Лебедь в фильме «Сказка о царе Салтане». Та, у которой «и звезда во лбу горит»…
– И бабушка, и мама, и две тети – балерины. Причем одна из них суперзнаменитая – тетя Лена Рябинкина, ученица великой Елизаветы Павловны Гердт, – ведущая балерина Большого театра.
– И вдруг вышивание «крестиком»… И как ваши близкие отнеслись к такому увлечению?
– Да нормально отнеслись. Для них главным было, чтобы ребенок не начал пить-курить, не стал лгуном и подонком. Нет ведь закона, что мужчиной ты становишься, только если имеешь жесткую бороду, куришь крепкие сигареты и накачал невероятного размера бицепсы. Мужское начало проявляется в другом.
– А вам разве не хотелось иметь невероятных размеров и невероятной крепости бицепсы и прочие мышцы?
– Не только хотелось – я девять лет занимался восточными единоборствами.
Сначала занимался для здоровья дыхательной гимнастикой. Потом, как любому мальчику, в том числе и тому, кто занимается вышиванием, захотелось научиться крушить рукой кирпичи. Мне вообще хотелось все как можно больше и лучше уметь: кататься на лошади, прыгать с трамплина, бегать на лыжах, а не просто тупо качать мышцы. Людям моей комплекции и при моем-то росте иметь большие мышцы – только к земле прижиматься. А если в тебе нет хотя бы килограммов восьмидесяти, очень непросто быть крепким бойцом, и потому все решает духовитость, а она у меня есть.
– Я не раз наблюдал за вами и всегда поражался: энергия в вас бьет ключом, с лица не сходит улыбка, все вокруг вас заражаются вашим весельем. Трудно поверить, что вам бывает грустно, одиноко, что вам знакомо такое нехорошее слово, как «депрессия»…
– Оно мне действительно незнакомо – это слишком большая роскошь. Депрессия и грусть хороши, если ты писатель, живешь один, в горах например, и у тебя красивый домик. Ты растапливаешь камин, пишешь выстраданную тобой книгу. Или рисуешь, или ты фотограф. А если у тебя профессия, в которой ты всегда и везде общаешься с людьми, то ты обязан быть общителен и не имеешь права никогда и нигде показать, что тебе плохо и что у тебя плохой характер.
– Вы и дома такой же веселый и жизнерадостный?
– Еще жизнерадостней и веселее. Хохочу с утра до вечера.
– А если серьезно? У меня сложилось впечатление, что вы совсем не такой, каким себя представляете на людях…
– Вот и замечательно, я разный. И, конечно, моя жизнь намного сложнее, чем я про нее рассказываю.
– Дети вас когда-нибудь огорчали?
– Когда меня огорчали мои дети, то я говорил себе, что это результат моих собственных ошибок в их воспитании, моих личных недостатков. И вообще, дети не могут огорчать. Огорчаться, что твой ребенок не хочет чем-то заниматься? Или что он плохо выучил стихотворение? Согласитесь, это глупо. Нет, мои дети никогда меня не огорчали, и я думаю, еще долго не будут огорчать.
