В новом фильме Константина Мурзенко «Апрель» Евгению Стычкину досталась роль уличного наперсточника, который становится живой мишенью и, чтобы выжить, сам должен теперь убрать двоих.
Женя окончил ВГИК, сейчас работает у Сергея Проханова в Театре Луны, где сначала в спектакле «Фанта инфанты» сыграл Звездного Короля, зеленого, прыгающего, говорящего на каком-то странном языке и очень страшного. Потом на сцене были «Фауст», «Таис Сияющая», «Чарли Ча…» и «Ночь нежна», а в кино – съемки в сериалах «Графиня де Монсоро», «Самозванцы», а также просто в фильмах «День полнолуния», «Ретро втроем», «Небо в алмазах».
— Женя, наверное, вас можно считать человеком везучим. Вы успешно работаете в хорошем театре у хорошего режиссера. Достаточно регулярно появляетесь на киноэкране, но все же, думаю, не станете отрицать, что роли в кино зачастую по качеству уступают тому, что играете в театре?
— Мне кажется, дело здесь не в том, где вы получаете роль, в кино или в театре, а в том, у кого вы ее получаете. Очень многое зависит от режиссера, но и от материала, конечно, тоже. Не знаю, но думаю, что, например, о бандитах кино вскоре будут снимать все реже и реже. Вот и в нашем «Апреле» – насколько это получилось или не получилось, судить зрителям – мы попробовали заниматься не профессиональными подробностями бандитского дела, не в технологии копаться, как «заказать» и сколько это стоит.
В этой криминальной истории хотелось говорить все же о человеческих проявлениях. Можно, конечно, утверждать, что речь шла о зверях каких-то. Но на самом деле все равно о людях, которым всего хватает – переживаний, страха, сентиментальности. Тут артисту всегда есть что копать.
— Сидя в зале, не я один, наверное, ловил себя на мысли, что смотрю своего рода парафраз на сюжет знаменитого американского «Крепкого орешка», и тут у актеров была счастливая возможность поиронизировать слегка над героями, ситуацией.
— Безусловно. Но для меня все же есть опасная грань между внутренней иронией, которая вообще обязана присутствовать во всем, что делаешь, и подмигиванием зрителю исподтишка: ребята, я, мол, прикидываюсь, все это несерьезно, не пугайтесь. Вот это, честно говоря, мне неинтересно ни в кино, ни в театре. Путь, конечно, легкий, сразу завоевываешь зрителя, особенно на сцене, ты как бы ведешь публику на поводке, у тебя в зале появляются «свои люди», но такой путь кажется мне неверным.
— Женя, вас не мучают, извините, комплексы, ведь нельзя сказать, что у вас внешность классического героя-любовника?
— Вы же видите, какой я грустный… Помню, однажды я репетировал роль в спектакле Сережи Виноградова. Эту же роль вместе со мной готовил и Сережа Дубина, замечательный артист с забавной такой фамилией. Обычно все пластические вещи я хватаю сразу, не все, но многое мне дается легко. У Сережи что-то сразу не получалось, но в какой-то момент он все равно делал то, что надо. А за счет того, что ростом он вдвое выше меня, на сцене у него получалось эффектнее. Это что касается роста. Теперь о внешности. Она у меня такая, какая есть, что поделать, тут я не комплексую. Но думаю иногда: будь я высоченным красавцем с кудрями по ветру, это было бы, наверное, здорово, от ролей бы разных отбою не было. Но, с другой стороны, не имел бы того, что меня сейчас радует. Так что я абсолютно доволен тем, что дано, и вопрос теперь только в том, как этим богатством с умом распорядиться.
— Молодым артистом быть сегодня легко, трудно?
— Очень трудно. Но мне повезло. Отец, который научил меня практически всему, что я про жизнь понимаю, привил, может быть, самое главное: быть готовым ко всему, что придется делать, интересному, неинтересному. А трудно быть молодым артистом еще и потому, что сейчас ставится в театре и снимается в кино бесконечное количество того, в чем не всегда стоит участвовать. Это – во-первых. А во-вторых, и туда ведь не особенно зовут. Знаете, как в доме престарелых две старушки беседуют? Одна говорит: здесь чудовищно плохая еда. И к тому же дают мало, добавляет вторая. Вот и выходит палка о двух концах, а артистов каждый год только в Москве выпускается порядка сотни. Представляете, скольким из них может повезти с работой, ролями? Ну десятку, может быть. Но это в лучшем случае. Большинство, конечно, где-то как-то устраиваются. Но кто-то и меняет профессию. Быть молодым артистом нелегко, но все равно это невероятное удовольствие, ни с чем не сравнимое. Когда меня спрашивают, что бы стало, не приди я в артисты, наступает долгая пауза, ничего ответить не могу, не представляю.
— Какую-то из уже сыгранных ролей вам сегодня хотелось бы сыграть иначе?
— Все! И не потому, что я ими недоволен, просто сыграл бы уже по-другому. Получилось бы лучше – не знаю, совершенно не убежден, но все. Представляете, я играл главную роль в фильме «Пчелка» с Таней Догилевой, с Марцевичем – на учителей мне вообще везло по профессии – и это было в тот год, когда я поступил во ВГИК. Я тогда еще не просто не представлял, что у меня будет за профессия, я не был еще даже точно уверен, что хочу быть артистом. Все случилось в одну секунду. Многие о сцене мечтают с раннего детства. Я об этом, честное слово, никогда не думал. В школе учился кошмарно, еле-еле переходя из класса в класс. Серьезно занимался только иностранным языком. Отец был переводчиком-синхронистом и, наверное, надеялся, что сын пойдет по его стопам. А я взял и сдал документы в Институт кинематографии. На курс набирали преимущественно красивых девушек и статных юношей. Я, увы, ни под ту, ни под другую категорию не подходил, поэтому был зачислен на коммерческое отделение. Обычно студенты творческих вузов не очень серьезно относятся к учебе, а мне занятия нравились безумно. Я пропадал в институте с утра до вечера – занимался сценическим движением, речью. У меня ведь была не очень хорошая дикция. Когда на первом курсе пришел на предварительное прослушивание яхонтовского конкурса, меня даже слушать не стали: «Ты же шепелявый. На что ты надеешься?» Меня эти слова тогда дико обозлили. Я в этом смысле человек заводной – если чего-то хочу, то добиваюсь любой ценой. И в следующем году я все-таки стал лауреатом конкурса имени Яхонтова.
Мне крестный мой отец – Анатолий Владимирович Ромашин – сказал однажды: «Представь, что находишься в совершенно темной комнате. Там с тобой еще люди, а на пол брошена жердочка, и в темноте не видно, что рядом – пропасть, пол. И вот ты идешь в темноте, чувствуя под ногами эту жердочку, но вдруг раздается голос: прыгай. Кто прыгнет, тот артист…» Я бы, наверное, прыгнул. И счастлив, что выбрал эту профессию. Конечно, всегда хочется что-то переделать, но при этом я никогда не стану причитать: Боже, как я это плохо играю, как ужасно! Представляете, вы написали статью и приходите к своему редактору со словами: это ужас, как плохо, глупо написал, мне это было так неинтересно. Как-то странно было бы слышать, зачем тогда занимаешься этим? Вообще в искусстве не имеет значения возраст или там актер ты, режиссер, дебют у тебя или сотая роль: раз взялся – доказывай, что имеешь право. Насколько получилось – судить другим, а самому себя ругать – глупо и нелепо. И обсуждать свою работу не надо со всеми. Все, кто понимает и не понимает, всегда желают сделать тебе замечание, поскольку очень хотят высказаться. У меня мама балерина, и тетя балерина, и бабушка тоже балерина. И все они хором смеются, когда вспоминают, как ценители после спектакля обязательно должны были сказать: «Вы сегодня что-то там перекрутили». Господи, что перекрутили, что вы в этом понимаете? А все потому, что все хотят тебе конкретно помочь. Но это не помогает, а раздражает…
— Считается, что в сравнении с шестидесятниками ваше поколение менее романтично и более прагматично. Вы это чувствуете?
— Трудно сказать, потому что, не считая возраста, я к своему поколению практически не принадлежу, всегда общался с теми, кто был гораздо старше, до 25 лет, пока папы не стало, жизнь провел с ним рука об руку. Папа был и остается самым близким, интересным, любимым другом. И люди из компании отца мне тоже всегда были интересней. И не потому, что хотелось быть взрослым, они, правда, поинтереснее нас. Я волнуюсь за свое поколение, за последующее. Я ничего не смыслю в компьютерах, не отношу это к личным достоинствам, но при этом считаю, что мы все про это еще ничего на самом деле не подозреваем. Так же, как люди до сих пор немного понимают в психиатрии, так, они еще до конца не знают, во что их может превратить компьютер. Не в буквальном смысле, когда в каком-то кино роботы планету захватывают и всех съедают, нет – что компьютер может сделать с головой нашей, с душой. И потому я беспокоюсь, не шучу, у меня растут дети, а мне хочется, чтобы они росли в хорошем мире и стали хорошими людьми.
— Что бы вам хотелось изменить в современном театре?
— Я понимаю ваш вопрос, но почему только в театре? Или только в кино?
Сегодня зрелища все больше ориентируются на публику, а она, особенно молодая, хочет теперь определенного продукта. Плюс доступность телевизионной информации, где все так спрессовано. Что для театра, кино, но, главное, для жизни не нужно, неприемлемо. Мне кажется, требуется абсолютно обратное. Пока мы делаем то, что понятней, доступней, веселее и проще продается, идем на поводу у публики, и потому, например, позволяем себе на экране и на сцене ругаться, дурно шутить. Зрители приходят, получают от этого удовольствие, и выходит, мы их приучаем получать от этого удовольствие. И возникает такой снежный ком, который надо бы раскручивать в обратную сторону. Тем более что именно в России люди в разное время видели на экране и сцене столько хорошего. Они готовы идти за хорошим, за рассказом о высокой любви и добром деле. И когда артиста любят и знают, ему легче убеждать своих зрителей, за собой вести, а не за зрителем следовать.
— Если я спрошу, на кого вы хотите быть похожим, вы ответите: на папу?
— Нет, вообще не хочу быть на кого-то похожим. И не стараюсь, и не пытаюсь. От папы я унаследовал систему координат, ценностей, и за это бесконечно ему благодарен. Но в остальном мы с ним спорили столь яростно, что люди непонимающие видели в нас настоящее воплощение проблемы отцов и детей. Я считаю наши споры делом нормальным, не жалею о них, а вот систему координат усвоил и мечтаю, ничего не меняя, передать ее своим детям. Быть похожим не нужно. Но ни в коем случае не надо стремиться быть непохожим.
